Тьма, – и больше ничего - Стивен Кинг
– Потому что для убитых мужчины или женщины миг смерти определен не Богом, а человеком. Его… или ее… изгоняют из этого мира до того, как он… или она… успевает искупить свои грехи, поэтому всех их Бог прощает. Когда смотришь на это под таким углом зрения, получается, что каждый убийца открывает кому-то ворота в рай.
– А как же мы, папка? Мы не отправимся в ад?
Я обвел рукой поля, на которых зеленела кукуруза.
– Как ты можешь так говорить, когда видишь, какой вокруг рай? И тем не менее она собирается выгнать нас отсюда с той же решимостью, с какой ангел с огненным мечом выгнал Адама и Еву из Эдема.
Сын смотрел на меня. В тревоге. Мрачный. Меня печалило, что я отравляю его душу такими словами, но в глубине души верил тогда и верю теперь, что это ее вина, а не моя.
– И подумай, – продолжил я, – если она поедет в Омаху, то в аду ей выроют более глубокую яму. Если она заберет тебя с собой, ты станешь городским мальчиком…
– Никогда не стану! – прокричал он так громко, что вороны поднялись с изгороди и улетели в синее небо, словно клочки покрытой сажей бумаги.
– Ты молодой, станешь, – гнул свое я. – Забудешь все это… привыкнешь к городу… и начнешь рыть собственную яму.
Если бы он на это сказал, что убийцам никогда не воссоединиться со своими жертвами в раю, то поставил бы меня в тупик. Но то ли его теологические познания не отличались такой глубиной, то ли он не хотел об этом задумываться. И вообще, существует ли ад или мы сами создаем его для себя на земле? Оглядываясь на восемь последних лет моей жизни, я склоняюсь ко второму варианту.
– Как? – спросил он. – Когда?
Я ему ответил.
– А потом мы сможем и дальше жить здесь?
Я заверил его, что сможем.
– А больно ей не будет?
– Нет. Раз – и все.
Его это устроило. Однако ничего подобного не произошло бы, если бы Арлетт не спровоцировала все сама.
Мы решили поставить точку субботним вечером где-то в середине июня, который, насколько я помню, выдался таким же солнечным и теплым, как и в любой другой год. Летними вечерами Арлетт иногда выпивала стакан вина, но никак не больше. На то была причина: она относилась к тем людям, которые не могут выпить два стакана вина, чтобы потом не выпить четыре, шесть, целую бутылку. И еще одну, и еще. «Мне приходится быть очень осторожной, Уилф. Очень я люблю это дело. К счастью, у меня сильная воля».
В тот вечер мы сидели на крыльце, наблюдая, как последний дневной свет уходит с полей, и слушая убаюкивающее стрекотание цикад. Генри ушел в свою комнату. Он едва прикоснулся к ужину, и когда мы с Арлетт сидели на крыльце в одинаковых креслах-качалках, с вышитыми буквами «МА» и «ПА» на подушках сиденья, я вроде бы услышал, что где-то кого-то рвет, и подумал, что в решающий момент сын может сдрейфить, а его мать утром проснется в отвратительном настроении из-за похмелья, не зная, насколько близко подошла к тому, чтобы больше никогда не увидеть восход солнца в Небраске. И все же я решил продолжить реализацию плана. Почему? Потому что ничем не отличался от русской матрешки? Возможно. Возможно, все люди такие. Во мне жил Коварный Человек, а в нем – Надеющийся. Этот тип умер где-то между 1922 и 1930 годами. А Коварный Человек, сыграв свою роль, исчез сразу же. Без его планов и честолюбивых устремлений жизнь обратилась в пустоту.
Итак, я принес на крыльцо бутылку вина, но она накрыла рукой свой пустой стакан, когда я попытался его наполнить.
– Тебе незачем подпаивать меня, чтобы получить то, чего ты хочешь. Я тоже этого хочу. У меня все зудит. – Она развела ноги и сунула руку в промежность, чтобы показать, где у нее зудит. Внутри ее жила Вульгарная Женщина, – может, даже Шлюха, – и вино всегда на нее так действовало.
– Все равно выпей еще стакан, – настаивал я. – Нам есть что отпраздновать.
Она с опаской посмотрела на меня. Даже после единственного стакана вина ее глаза увлажнились (словно она оплакивала все то вино, которое хотела выпить, но не могла) и в закатном свете стали оранжевыми, как глаза фонаря-тыквы с горящей внутри свечой на Хэллоуин.
– Судебного иска не будет, – продолжил я, – и развода тоже. Если «Фаррингтон компани» сможет заплатить за мои восемьдесят акров так же щедро, как и за твои сто, наш спор окончен.
И тут, впервые за всю нашу семейную жизнь, у нее в прямом смысле отвисла челюсть.
– Что ты сказал? Я не ослышалась? Не вздумай дурить мне голову, Уилф!
– Я не дурю, – ответил Коварный Человек с убеждающей искренностью. – Мы с Генри много говорили об этом…
– Вы действительно постоянно шептались, это правда. – Она отняла руку от стакана, и я воспользовался представившейся возможностью. – Сидели то на сеновале, то около поленницы, то на дальнем поле, всегда голова к голове. Я думала, речь у вас шла о Шеннон Коттери. – Фырканье и вскидывание головы. Но мне показалось, что ей немного взгрустнулось. Она пригубила второй стакан. Два маленьких глотка – и она еще могла поставить его на столик и пойти спать. Четыре – и я мог снова протянуть ей бутылку. Не говоря уж о двух других, которые стояли наготове.
– Нет, – ответил я, – речь шла не о Шеннон. – Вообще-то я однажды видел, как Генри держал ее за руку, когда они шли в школу Хемингфорд-Хоума, от которой наш дом отделяли две мили. – Мы говорили об Омахе. Пожалуй, он готов переехать туда. – Я старался не перегибать палку после одного целого стакана вина и двух глотков из второго. Мою Арлетт отличала подозрительность, она всегда пыталась докопаться до истины. И разумеется, в данном случае ее раскопки наверняка дали бы результат. – Во всяком случае, он готов попытаться. Омаха не так уж и далеко от Хемингфорд-Хоума…
– Да, недалеко. Я тысячу раз повторяла это вам обоим. – Еще глоточек, и на этот раз стакан на стол она не поставила. Оранжевый свет на западе, постепенно переходящий в зелено-лиловый, казалось, горел в ее стакане.
– Если бы речь шла о Сент-Луисе, тогда совсем другое дело.
– Я отказалась от этой идеи, – ответила она. Это, естественно, означало, что она уже прикинула такой вариант и поняла, что это будет очень проблематично. И все, конечно
